Устройство инквизиции было настолько же просто, насколько целесообразно в достижении цели. Она не стремилась поражать умы внешним блеском, она парализовала их террором.

Верховным главой инквизиции являлся папа римский. Именно ему - наместнику Бога на Земле - служила и подчинялась эта машина, созданная церковью и существовавшая с ее благословения.

Инквизиторы назначались папой римским и ему, только ему одному подчинялись. Только испанская Супрема (верховный трибунал) подчинялась королю. Однако руководство армией инквизиторов, рассеянных по христианским странам и уже с середины XIII в. наводнявших своими сообщениями Рим и запрашивавших его инструкций, представляло многочисленные трудности. Урбан IV (1261-1264) попытался преодолеть их, назначив генерал-инквизитором своего приближенного кардинала Каетано Орсини и поручив ему решать все текущие дела, связанные с деятельностью инквизиции в разных странах и областях. Этот пост позволил Орсини сосредоточить в своих руках столь огромную власть, что после смерти Урбана IV он довольно легко добился избрания в папы, приняв имя Николая III (1277-1280). Орсини, став папой, в свою очередь назначил генерал-инквизитором своего племянника кардинала Латино Малебранку, которого он готовил себе в преемники. Это ожесточило кардиналов, проваливших на очередных выборах в папы Малебранку. Под давлением соперничающих кардиналов папство было вынуждено отменить эту должность, дававшую слишком большую власть занимавшему ее церковному иерарху.

Инквизиторов поставляли главным образом два монашеских ордена - доминиканцы и францисканцы, но среди них имелись представители и других монашеских орденов, священники и даже попадались люди, не имевшие духовного сана. Климент V (1305-1314) установил минимальный возраст инквизитора в 40 лет, но были и моложе. Как правило, это были энергичные, коварные, жестокие, беспощадные, тщеславные и жадные до мирских благ фанатики и карьеристы.

Инквизиторы были наделены неограниченными правами. Никто, кроме папы, не мог отлучить их от церкви за преступления по службе, и даже папский легат не смел отстранить их хотя бы временно от должности без особого на то разрешения папского престола. Согласно каноническому праву, всякому, кто препятствовал деятельности инквизитора или подстрекал к этому других, грозило отлучение от церкви.

Выступления против инквизиции карались, как ересь. Так, человек, убивший в 1252 году инквизитора-фанатика Петра Мученика, был допрашиваем не за убийство, а за ересь (ибо был противником инквизиции).

Инквизиторы действовали в самом тесном контакте с местным епископом, который освящал своим авторитетом их террористическую деятельность. С его разрешения и в его присутствии производились пытки, выносились приговоры. В тех случаях, когда у инквизиторов было много работы, соответствующий монашеский орден выделял в их распоряжение помощников, выступавших в роли их заместителей. Инквизитор также имел право назначать в другие города своего округа уполномоченных - "комиссариев", или викариев, которые вели слежку и осуществляли аресты подозреваемых в ереси лиц, допрашивали, пытали их и даже выносили им приговоры.

Кроме этого, так сказать, руководящего аппарата трибунала имелся подсобный, состоящий из "родственников" инквизиции - тайных доносчиков, тюремщиков, слуг и другого обслуживающего персонала. Тайные доносчики, соглядатаи, шпионы рекрутировались из самых разнообразных слоев общества. Их можно было найти в королевской свите, среди художников и поэтов, торговцев и военных, дворян и простолюдинов. В число "родственников" входили также почтенные и всеми уважаемые аристократы и горожане, принимавшие участие в аутодафе. В их задачу входило уговаривать осужденных публично покаяться, исповедаться, примириться с церковью. Они сопровождали жертвы инквизиции на костер, помогали его зажечь, подбрасывали хворост. Подобная "честь" оказывалась только особо достойным и заслуженным прихожанам. Количество добровольных сотрудников инквизиции исчислялось сотнями в каждом случае.

"Родственники", как все служители инквизиции, пользовались безнаказанностью. К тому же им было разрешено носить оружие. Они были неподсудны светскому и духовному судам. Всякое оскорбление служителей инквизиции рассматривалось как попытка помешать ее работе в интересах ереси. Поставленные таким образом в исключительное положение, "родственники" могли делать с беззащитным народом все, что угодно, и легко представить себе, какие вымогательства творили они, угрожая арестами и доносами, в то время когда попасть в руки инквизиции было величайшим несчастьем как для верного католика, так и для еретика. В сельской местности роль ищеек выполняли приходские священники, которым помогали два помощника из мирян.

Допустим, в определенную область, где, по имевшимся сведениям, еретики пользовались большим влиянием, посылался инквизитор. Он извещал местного епископа о дне своего прибытия с тем, чтобы ему была оказана соответствующая торжественная встреча, обеспечена достойная его ранга резиденция, а также подобран обслуживающий персонал. В том же извещении инквизитор просил назначить по случаю своего прибытия торжественное богослужение, на которое собрать всех прихожан, обещая им за присутствие индульгенции. На этом богослужении местный епископ представлял населению инквизитора, а последний обращался к верующим с проповедью, в которой объяснял цель своей миссии и требовал, чтобы в течение 6 или 10 дней все, кому было что-либо известно о еретиках, донесли бы ему об этом. За утайку сведений об еретиках, за нежелание сотрудничать с инквизицией верующий автоматически отлучался от церкви; снять же такое отлучение имел право только инквизитор, которому, естественно, виновный должен был оказать за это немало услуг. Наоборот, тот, кто откликался в установленный срок на призыв инквизитора и сообщал ему сведения о еретиках, получал награду в виде индульгенции сроком на три года. В той же проповеди инквизитор объяснял верующим отличительные черты различных ересей, признаки, по которым можно обнаружить еретиков, хитрости, на которые последние пускались, чтобы усыпить бдительность преследователей, наконец, способ или форму доноса. Инквизиторы предпочитали лично получать от доносчиков информацию, обещая держать в тайне его имя, что имело свое значение, ибо, в особенности в периоды большой активности инквизиции, доносчику часто грозила смерть со стороны родственников или друзей загубленных им жертв.

Одновременно с призывом слать доносы на вероотступников, инквизитор в своем обращении-проповеди объявлял для последних "срок милосердия", который длился от 15 до 30 дней. Если в течение этого "льготного" периода еретик сам добровольно являлся в инквизицию, отрекался от ереси в пользу католической церкви и выдавал своих сообщников, то он мог спасти свою жизнь, а может быть, даже состояние. Правда, если он обладал очень большим состоянием, то инквизиция под предлогом, что он раскаивался не по велению совести, а по "низменным" соображениям - из-за страха быть разоблаченным или из желания обмануть церковь неискренним признанием с целью сохранить свое имущество, - обирала его до нитки. И все же инквизиция всегда находила слабых и трусов, готовых добровольно каяться не только в своих собственных грехах, но и возводить напраслину на своих родственников, друзей и знакомых, лишь бы самим выйти сухими из воды и спасти свою собственную жизнь и состояние.

Доносы
Печальная слава, сопутствовавшая инквизиции, создавала среди населения атмосферу страха, террора и неуверенности, порождавшую волну доносов, подавляющее большинство которых было основано на вымыслах или нелепых и смехотворных подозрениях. Люди спешили "исповедаться" перед инквизитором в надежде в первую очередь оградить самих себя от обвинений в ереси. Многие использовали эту оказию для мести, сведения счетов со своими противниками, конкурентами, соперниками. Особенно старались доносчики, действовавшие из корыстных побуждений, в надежде получить за выдачу еретиков часть их состояния. Немало поступало и анонимных доносов, которые также учитывались инквизитором.
Инквизиция делила доносчиков на две категории: на тех, кто выдвигал конкретные обвинения в ереси, и тех, кто указывал на подозреваемых в ереси. Разница между этими двумя видами доноса заключалась в том, что первые были обязаны доказать обвинение, в противном случае им угрожало как лжесвидетелям наказание; вторым это не угрожало, ибо они, выполняя свой долг правоверных сынов церкви, сообщали всего лишь свои подозрения, не вдаваясь в их оценку. О последнем заботилась инквизиция, решая, заводить ли дело на основе таких подозрений или оставить их временно без последствий. Поощряемые инквизиторами доносчики составляли списки из сотен и тысяч обвиняемых. Трибуналы инквизиции привлекали к ответственности далеко не всех из них, а лишь то количество, с которым могла справиться их техника пыток и казней, а также соответствующее пропускной способности тюрем. Известно, например, что некто Труа-Эшель в 1576 г. заявил инквизиции, что он может сообщить ей имена 300 тыс. колдунов и ведьм. Полностью использовать благочестивое рвение доносчика инквизиция не смогла.

Следствие
Благодаря тому, что колдовство было настолько серьезным, настолько и трудно доказуемым, в 1468 г. оно было объявлено crimen excepta, чрезвычайным преступлением, предусматривавшим чрезвычайные меры судопроизводства и пресечения.
Любого слуха было достаточно для возбуждения дела. Теоретически это означало показания нескольких достойных людей, на практике же это были сплетни или наговоры сделанные под пыткой. Обвиняемый считается виновным до тех пор, пока он не докажет своей невиновности. Имена доносчиков и свидетелей от него скрывались. В 1254 году папа Иннокентий IV даровал обвинителям анонимность. Судебное заседание было тайным.

Перед началом следствия обвиняемому предлагали составить список его личных врагов, которые могли бы из соображений мести дать против него ложные показания. Если среди названных имен значилось имя доносчика или свидетеля, то их показания теряли силу. Но со временем право отвода было обставлено столькими рогатками, что воспользоваться им обвиняемому практически не представлялось возможности.

Во внимание принимались только показания, неблагоприятные для обвиняемых. Все свидетели были по существу свидетелями обвинения. Свидетельствующего в пользу обвиняемого могли обвинить в потворстве и сочувствии ереси или признать сообщником. Не принималась во внимание прежняя хорошая репутация как гражданина или христианина. Личности, которым запрещалось выступать в других делах, допускались к участию в следствии против еретиков: это были осужденные за лжесвидетельство, личности, лишенные всяких прав, малолетние дети, отлученные (в том числе осужденные за еретичество). В случае отказа доносчика в пользу обвиняемого от своих показаний, то его наказывали за лжесвидетельство, однако его заявление оставалось в силе. Тем не менее, согласно утверждениям инквизитора Николаса Эймерика (1360 г.), если в отказе содержались какие-либо дополнительные свидетельства, изобличавшие обвиняемого, то суд мог принять в качестве свидетельства и их.

Обвиняемому не разрешалось держать никаких советов. Очень редко, если инквизиторы заседали в епископальном суде, ему разрешали пользоваться услугами адвоката, назначаемого судом, но адвокату приходилось опасаться, ибо за слишком хорошую защиту обвиняемого его также могли обвинить в покровительстве еретику. В конце концов в XVII веке устранили даже подобную видимость защиты. Решение судов по делам ереси и ведовства были безапелляционны, на них не могли приноситься жалобы в вышестоящие инстанции.

Таким образом, если уж человек был обвинен инквизицией, то это означало, что жертва становилась на дорожку, неизбежно ведущую ее к верной смерти. Как писал Герман Лоэр, судебный чиновник из Рейнбаха, ок. 1650 г.: "Попасть в руки судьи по делам ведьм означает, что обвиняемому прийдется бороться за свою жизнь со львами, медведями и волками, не имея никакой защиты, поскольку он лишен любого оружия".

Целью следствия было не проверка доноса, а добыча признания обвиняемого в инкримируемом ему преступлении, его раскаяние и примирение с церковью. Признание обвиняемого считалось необходимым основанием для казни, даже при наличии любых других показаний и доказательств. Кроме того, каждый подсудимый должен был придумать или назвать имена сообщников или тех, кого он также подозревает в ереси, часто имена "сообщников" подсказывались ему судьями или палачами. Это было необходимо, чтобы обеспечить постоянный приток подозреваемых, чтобы суды могли продолжать функционировать и приносить доход. Поэтому обвиняемого обрабатывали до тех пор, пока не получали желаемых результатов, либо пока он не умирал под пытками.

Современник и противник "охоты на ведьм" Фридрих фон Шпее сообщает: "Если ведьма делает признание под воздействием боли, она не только не может помочь себе, но вынуждена обвинять и других, которых она даже не знает, чьи имена вложены ей в уста следователями, либо сообщены палачами, либо она сама слышала о них как о подозреваемых и обвиняемых. Те же в свою очередь вынуждены были обвинить других, те - еще кого-то и так все это продолжается. Теперь, во имя Господа, я хотел бы знать: если та, что призналась, и та, что не призналась, в равной степени обречены на смерть, то кто же, будь он хоть трижды невиновен, сможет избежать наказания?"

"Если обвиняемая вела дурной образ жизни, то, разумеется, это доказательство ее связи с дьяволом; если же она была благочестива и вела себя примерно, то ясно, что она притворялась, дабы своим благочестием отвлечь от себя подозрение в связи с дьяволом и в ночных путешествиях на шабаш. Затем, как она держит себя на допросе. Если она обнаруживает страх, то ясно, что она виновна: совесть ее выдает. Если же она, уверенная в своей невиновности, держит себя спокойно, то нет сомнений, что она виновна, ибо, по мнению судей, ведьмам свойственно лгать с наглым спокойствием. Если она защищается и оправдывается против возводимых на нее обвинений, это тоже свидетельствует о ее виновности; если же в страхе и отчаянии от чудовищности возводимых на нее поклепов она падает духом и молчит, это уже прямое доказательство ее преступности... Если несчастная женщина на пытке от нестерпимых мук дико вращает глазами, для судей это значит, что она ищет глазами своего дьявола; если же она с неподвижными глазами остается напряженной, это значит, что она ищет своего дьявола и смотрит на него, Если она находит в себе силу переносить ужасы пытки, это значит, что дьявол ее поддерживает и что ее необходимо терзать еще сильней. Если она не выдерживает и под пыткой испускает дух, это значит, что дьявол ее умертвил, дабы она не сделала признаний и не открыла тайны". (он же)

Допрос
Инквизитор тщательно готовился к допросу арестованного. Он предварительно знакомился с его биографией, выискивал в ней места, ухватившись за которые он мог бы сломить свою жертву, заставить ее беспрекословно повиноваться своей воле.
При допросе инквизитор избегал выдвигать конкретные обвинения, ибо не без основания опасался, что его жертва будет готова дать любые требуемые от нее показания, чтобы поскорей избавиться от своего мучителя. Инквизитор задавал десятки самых разнообразных и часто не имеющих к делу никакого отношения вопросов с целью сбить с толку допрашиваемого, заставить его впасть в противоречия, наговорить с перепугу нелепостей, признать за собой мелкие грехи и пороки. Достаточно было инквизитору добиться признания в богохульстве, несоблюдении того или другого церковного обряда или нарушении супружеской верности, как, раздувая эти не столь тяжелые проступки, он вынуждал свою жертву признать и другие, уже более опасные и чреватые для нее серьезными последствиями "прегрешения".

Умение вести допрос, т. е. добиться признания у обвиняемого, считалось главным достоинством инквизитора. Инквизиторы, перед которыми во время допросов всегда лежала Библия, обращались к жертвам, не повышая голоса, не подвергая оскорблениям; палачи призывали свои жертвы к покаянию, смирению, благоразумию, примирению с церковью, обещая взамен всепрощение и вечное спасение.

Однако такой тонкий подход применялся только на показательных процессах над известными людьми, такими, как Ян Гус или Жанна Д'Арк. По мере усиления охоты на ведьм в Германии, Италии и Франции между 1500 и 1700 гг. все суды следовали установленному образцу и судопроизводство стало напоминать конвейер. В протоколах часто содержатся только пронумерованные ответы, а вопросы опущены, т. к. они были заранее заготовлены и стандартны. Примером такого "вопросника" может служить инструкция, которая включена в состав Баденского судебного уложения 1588 г.:

Первоначально рекомендовалось добиться от подсудимой признания, что она слышала о ведовстве.

Далее следует задать ей такие вопросы:

"Не делала ли она сама каких-либо таких штучек, хотя бы самых пустячных, не лишала ли, например, коров молока, не напускала ли гусениц или тумана и тому подобное?
У кого и при каких обстоятельствах удалось ей этому выучиться?
С какого времени и как долго она этим занималась и к каким прибегает средствам?
Как обстоит дело насчет союза с нечистым?
Было ли тут простое общение, или оно скреплено клятвой?
И как эта клятва звучала?
Отреклась ли она от бога и в каких словах?
В чьем присутствии и с какими церемониями, на каком месте, в какое время и с подписью или без оной?
Получил ли от нее нечистый письменное обязательство?
Писано оно кровью - чьей кровью - или чернилами?
Когда он к ней явился?
Пожелал ли он брака или простого распутства?
Как он звался?
Как он был одет и особенно какие у него были ноги?
Не заметила ли она в нем каких-либо особых чертовских примет?"
После этого следовал ряд вопросов, призванных выяснить самые малейшие детали "семейной жизни" с дьяволом.

Далее шли вопросы о вреде, принесенном подсудимой:

"Вредила ли она в силу своей клятвы людям и кому именно?
Ядом? Прикосновением, заклятиями, мазями?
Сколько она извела до смерти мужчин, женщин, детей?
Сколько она лишь испортила?
Сколько беременных женщин?
Сколько скотины?
Сколько напустила туманов и подобных вещей?
Как собственно она это делала и что для этого пускала в ход?"

Другие вопросы делились на большие группы и касались способов полета на шабаш, присутствии там известных подсудимой людей, методов превращении ведьм в животных, церемоний на свадьбе с дьяволом, поедания малых детей, рецептов приготовления волшебной мази, добывания и подкидывания уродов в колыбели и многого другого, подобного уже перечисленному выше.

Этот подробнейший и детально разработанный вопросник собственно содержал уже и готовые ответы. Не стоит поэтому удивляться, что тысячи невинных людей, попадая под обстрел такого рода вопросами, подразумевавшими изначальную виновность жертвы, были преданы смертной казни. Очень часто этими жертвами были люди бедные и невежественные, которых ничего не стоило запугать судьям, расспрашивавшим их в мрачных судебных казематах. Запуганная жертва могла даже и не понять вопроса, а могла и просто попасть в словесную ловушку. Шансов избежать подобной участи практически не было.

На будничных допросах ведьм не было и намека сдержанности или даже лицемерного такта. Интонация их, по свидетельству Германа Лоэра была такова: "Ты ведьма, вероотступница, собака безгласая! Признайся в грехе колдовства! Раскрой имена своих сообщников! Ты, грязная потаскуха, дьявольская распутница, ты, немая гадина! Говори и признавайся во имя Господа! Проглоти освященную соль! Выпей святой воды! Расскажи, кто научил тебя колдовству и кого ты видела и признала на шабашах ведьм. Тогда тебя не будут больше мучить, но подарят вечную жизнь..."

Даже отказ говорить считался преступлением и наказывался сожжением. Человек, обвиненный в колдовстве и отказавшийся отвечать на обвинение, был виновен в неуважении к органам власти и, следовательно, обречен на казнь, не по первоначальному обвинению в колдовстве, а по дополнительному - в запирательстве. Такая уловка позволяла обходить закон, по которому обвиняемый, утверждавший свою невиновность несмотря на пытки, должен был быть оправдан. Демонологи объясняли молчание не силой характера, а дьявольскими чарами и талисманами. "Нелепо верить в то, что заключенный выдерживает пытку, потому что он стоек и мужественен. Его стойкость доказывает, что он колдун и поддерживается заклинанием или талисманом." - заявляет Сьер ле Буве в своем "Manieres admirables".

Содержание подследственных
У инквизиторов было множество "гуманных" средств для того, чтобы сломить волю своей жертвы. В определенном смысле заключение в тюрьму уже являлось пыткой. Тюрьма XV-XVI вв. - это зловонная темница, в которой многие умирали от заболеваний. Они могли держать узника годами в тюрьме без следствия и суда, создавая у него впечатление, что он заживо погребен. Инквизиторы не дорожили временем, они могли ждать. За заключенным строго следили, чтобы не допустить самоубийства. Они могли поместить свою жертву, как это делали в Венеции, в камеру с подвижными стенами, которые ежедневно сближались на вершок, угрожая неминуемо раздавить узника, или в камеру, которую постепенно заливала вода. Профессор Иоганн Мейфарт на основании собственного опыта писал в 1635 г., что "заключенных кормят только пересоленной едой и все их питье смешивается с селедочным рассолом, и им не дают ни глотка чистого вина, пива или воды, что поддерживает в них состояние постоянной жажды... Но подобная жестокая, неистовая, испепеляющая жажда не считается инквизиторами пыткой". Узника могли морить голодом, мучить его жаждой, держать в сыром, темном и зловонном подземелье, где крысы и насекомые превращали жизнь его в сущий ад.
Для убеждения обвиняемого дать требуемые от него показания к нему в камеру подсаживались специально натренированные для этого провокаторы, которые, прикидываясь единомышленниками и доброжелателями обвиняемого, стремились или заполучить против него новые улики, или убедить его сознаться. Если это не давало результатов, то с этой же целью использовали жену и детей, слезы и убеждения которых могли сделать жертву более сговорчивой. Могли симулировать суд в надежде, что после вынесения ложного смертного приговора жертва в порыве отчаяния "заговорит". После угроз прибегали к ласкам. Заключенного выводили из его смрадной тюрьмы и помещали в удобной комнате, где его хорошо кормили и где с ним обращались с видимой добротой в расчете, что его решимость ослабнет, колеблясь между надеждой и отчаянием.

Поиск "дьявольских отметок"
При заключении в тюрьму обвиняемого в колдовстве публично раздевали догола и тщательно осматривали на предмет отметки дьявола, за которую могли принять любое нарушение пигментации кожи: бородавки, родинки, мозоли, рубцы, причем особо тщательно обследовались половые органы и задний проход. Кроме отметок искали амулеты с заклинаниями против боли, которые могли быть в любом отверстии тела или в волосах. Чтобы облегчить поиски отметок и амулетов все волосы на голове и теле сбривались.
"Раздевание проводится безо всякого уважения к чести и достоинству людей; - свидетельствует Филипп Лимбох (1695 г.), - раздевают не только мужчин, но и женщин, и девственниц, большинство из которых добродетельны и целомудренны. И их заставляют не только раздеться до нижней сорочки, но снять и ее и обнажить половые органы". Можно представить, какой сильнейший эмоциональный шок от этого публичного раздевания и обследования под насмешками злорадной толпы наступал у женщин, воспитанных в целомудрии и стыдливости. Это была настоящая моральная пытка, часть системы направленной на то чтобы сломить обвиняемого. Часто во время раздевания женщину насиловали, как это произошло с фрау Пеллер во время суда над ней в Рейнбахе в 1631 г.

Дьявольские отметки были, по общему мнению, нечувствительны: если в них втыкали длинную булавку, боль не должна была ощущаться, а кровь - сочиться. Поэтому, если отметка не обнаруживалась сразу же, начиналось исследование тела с помощью булавки.

Применение пыток
Все эти многочисленные средства "гуманного" воздействия приносили свой результат, почти все узники инквизиции кончали тем, что признавали не только действительные, но и вымышленные преступления против веры.
Но инквизиторам требовались, кроме признания, еще и выдача соучастников и, наконец, отречение от "греховных заблуждений" и примирение с церковью. А все это давалось с еще большим трудом, чем признание.

Когда инквизиторы приходили к заключению, что уговорами, угрозами, хитростью невозможно сломить обвиняемого, они прибегали к насилию, к пыткам, исходя из посылки, что физические муки просвещают разум значительно эффективнее, чем муки моральные.

В принципе разрешенная как самая крайняя мера, пытка на самом деле использовалась регулярно и могла быть применена к любому свидетелю. Она была санкционирована в 1257 году папой Иннокентием IV в его булле "Ad extirpanda". Впоследствии многие папы подтверждали этот документ. Пытки были запрещены в 1816 г. папой Пием VII. Гражданские власти также применяли пытки, однако инквизиторы расширили и систематизировали их. Пытка считалась необходимостью, иначе ведьм, которым помогает дьявол, не принудишь к признанию. Даже, если обвиняемый признавался без пытки, он все равно должен был повторить свое признание под пыткой, ибо допускалось, что он мог специально признаться, чтобы избежать пытки и его показания ненадежны. Пыткам подвергался любой обвиняемый, отказавшийся от признания. После этого он, как правило, почти всегда говорил нужные слова.

Доводы скептиков, что пытками можно вырвать признание у любого невинного, отвергались еще более неожиданным аргументом. Демонологи вроде Дельрио разъясняли, что господь по своей неизмеримой благости никогда не допустит, чтобы при искоренении бесовских слуг пострадали невинные. На основе такой логики каждый арестованный уже самим фактом ареста превращался в виновного. Это убеждение подкреплялось тем обстоятельством, что, как правило, никто не выходил из застенков живым. А во время самих пыток любое поведение жертвы считалось признаком вины, тем более что подразумевалось незримое присутствие при допросе Сатаны.

Первая стадия пыток начиналась с угроз и продолжалась введением жертвы в комнату пыток, чтобы та могла увидеть, что ей предстояло вытерпеть. На этой стадии вызывания ужаса палач объяснял использование каждого инструмента и характер вызываемой им боли. И осуществлялась предварительная пытка, не слишком жестокая, если так можно выразиться. Предварительной пытке уделялось настолько незначительное значение, что ее не брали во внимание и констатировали: "Заключенный признался без пытки".

Если этого было недостаточно, т. е. обвиняемый, несмотря на угрозы и обещания дарования жизни, продолжают упорствовать, не "признавался" или отказывался указать сообщников, то "спокойно и сдержанно, - как изъясняется палач-методист Сьер ле Буве, - подвергают его пытке, пока заключенный не сможет больше терпеть". "Во время пыток ему задаются вопросы касательно тех проступков, за которые его пытают. Вначале задают вопросы, затрагивающие более мелкие проступки", - поучает далее "Молот ведьм". "Судья не должен обращать внимания на крики и вопли: проявляя слишком большую жалость, он теряет возможность выявить правду", - снова предупреждает Буве. Обычно применяли пытки на основе дыбы. Руки жертвы связывали за спиной веревкой, пропущенной через прикрепленный к потолку шкив. С помощью этого приспособления жертву поднимали над полом. Под воздействием веса тела руки выворачивались назад, что само по себе было небезболезненно. Однако пытка только начиналась. Чтобы вывернуть плечевой сустав к ногам подвешивали груз. Затем палач и его подручные начинали развлекаться, кто как мог. С помощью тисков расплющивали пальцы, терзали раскаленными щипцами или, если не хватало воображения, просто секли. Никто, разумеется не ограничивал садистскую фантазию судей и палачей. Не удовлетворяясь стандартными методами, многие живодеры применяли специальные пытки, свои любимые.

Закон разрешал применять пытку только один раз и повторять ее если представлялось новое подтверждение вины. Но отцы-инквизиторы, истязая человека в свое удовольствие, сколько им было угодно, приводили в свое оправдание тот резон, что они пытку вовсе не повторяют, а продолжают. Закон же вовсе не указывал в точности, сколько времени должна продолжаться пытка, то есть, так сказать, один ее сеанс, а потому можно было продолжать ее неделями, месяцами. Если же по временам пытаемому давался "отдых", то это служило лишь доказательством милосердия судей. Напомню, что эти промежутки отдыха несчастный проводил в таких ужасных подземных норах, что содержание в них служило не отдыхом, а прямым продолжением пытки и, в сущности, имело целью окончательно подорвать и нравственные, и физические силы заключенного.

Если обвиняемый заявлял, что он болен, его лечили, например, вливанием кипятка в подмышечные впадины, это восстанавливало здоровье столь быстро, "что казалось чудом". Если заключенный терял сознание, его обливали водой или вливали в ноздри уксус. Наготове были врачи, чтобы прекратить пытку, если жертва была близка к смерти.

Если и это не сломало обвиняемого, прибегали к чрезвычайной пытке. Палач подтягивал жертву под самый потолок и отпускал веревку, и та летела вниз, резко останавливаясь за несколько футов до пола. От этого толчка кости ломались, суставы вывихивались, нервные волокна рвались. Применение данной пытки более трех раз обычно приводило к смерти, могли оторваться руки.

Можно только поражаться силе духа некоторых подсудимых, подвергавшихся страшным мучениям. В 1630 г. некую Барбару Шварц подвергли пытке 8 раз и, не добившись признания, бросили на 3 года в бамбергскую тюрьму. В Нордлингене в 1591 г. одну девушку пытали 22 раза. В другом случае протокол зафиксировал, что пытку возобновляли 53 раза!

Признание
Как только обвиняемый признавался виновным, писарь составлял relatio, что-то вроде официального меморандума или сообщения для печати, включающего признание жертвы, написанное от первого лица, как будто продиктованное им самим, даже если обвиняемый односложно отвечал на заготовленные вопросы или кивал головой, возможно, находясь под пыткой.
Вынужденный признаться под пыткой, обвиняемый, памятуя о пыточной палате, должен был повторить свое признание "добровольно и непринужденно, без давления или страха", о чем и записывалось в судебный протокол.

Признавшийся не мог отказаться от своих показаний вследствие нескольких практических причин. Если они отрекались во время судебной процедуры, они немедленно возвращались в комнату пыток. Если они отрицали свое признание на пути к месту казни, им не предоставлялась "милость" в виде удушения, и они сжигались живьем. Иоганн Мейфарт передает слова палача своей жертве, у которой только что вырвал признание: "Теперь ты сделала свои признания. Ты будешь снова их отрицать? Скажи мне это сейчас, когда я еще рядом с тобой, и снова подвешу тебя. И если ты отречешься завтра или послезавтра или перед судом, то снова попадешь ко мне в руки, и тогда узнаешь, что я только забавлялся с тобой. Я буду мучить и пытать тебя так, что даже камень заплачет от жалости".

Секретность
Инквизиция стремилась окутать покровом тайны все свои преступления. Ее сотрудники давали строжайший обет соблюдать ее секреты. Того же требовали и от жертв. Если примиренный с церковью и отбывший свое наказание грешник, обретя свободу, начинал утверждать, что раскаяние было получено от него путем насилия, пыток и тому подобными средствами, то его могли объявить еретиком-рецидивистом и на этом основании отлучить от церкви и сжечь на костре.
Стремление инквизиторов держать в тайне все относящееся к их деятельности было вызвано отнюдь не только опасением, что раскрытие их кровавых деяний может повредить им или нанести вред авторитету церкви. Этого они меньше всего боялись. Ведь свои преступления они рассматривали как "святое дело", санкционированное самим наместником бога на земле и светскими властями и гордились своим инквизиторским званием. Держали же они свою деятельность под плотным покровом тайны главным образом потому, что опасались, как бы раскрытие их методов не ослабило их действенности, как бы этим не воспользовались еретики для сопротивления "священному" судилищу, для сокрытия следов, для совершенствования своих "подпольных" организаций. Ведь чем меньше знал еретик о деятельности инквизиции, тем больший он испытывал страх за свою судьбу, тем легче было его выявить, поймать, заставить признать свою "вину" и "примириться" с церковью.

Доходность
Все издержки судов оплачивались из имущества осужденных, или родственниками, или, в тех случаях, когда жертва не имела денег, землевладельцем или жителями города. Независимо от того, были обвиняемые казнены или нет, их собственность конфисковалась. В связи с тем, что конфискация была делом обычным, о ней редко говорится особо.
Охота на ведьм самоокупалась и стала основным занятием для множества людей, наживавшихся на сбережениях осужденных. Доход распределялся между священниками, судьями, врачами, писцами, помощниками в суде, палачами, охранниками, посыльными - вплоть до рабочих, рубивших лес для сожжения и сооружавших эшафоты. Косвенную прибыль получали содержатели гостинец и таверн от толпы, собиравшейся наблюдать за казнями. Получали свое и светские власти. Так формировалась материальная заинтересованность. Иногда добыча делилась между епископом и светским правителем; иногда все захватывал местный инквизитор, даже не всегда посылая долю чиновникам инквизиции в Рим.

Составлялась подробная смета расходов. Жертвы платили жалованье и чаевые судьям, судебным чиновникам, палачам, врачам, священникам, писарям, стражникам, обслуживающему персоналу... Предусматривались даже такие статьи, как "На развлечения и банкет для судей, священников и адвоката". Каждое судебное заседание завершалось банкетом, оплачиваемым за счет осужденного, для судьи, капеллана, судебных чиновников и других участвующих лиц.

Необходимость поддерживать жизнедеятельность системы, кормившей такое большое количество людей, являлось основной причиной той последовательности, с которой ведьмы подвергались пыткам до признания вины и обличения сообщников.

"Жалкие существа принуждаются суровостью пыток признаться в вещах, которые они никогда не совершали; так жестокие мясники истребляют невинные жизни, а новые алхимики чеканят золото и серебро из человеческой крови", - писал Отец Корнелиус Лоос (1546-1595), теолог, первым поднявший голос в Германии против охоты на ведьм, за что был подвергнут пытке и сослан.

Иоганн Лиден, каноник трирского собора, прямо указывает на зависимость интенсивности охоты от ее доходности: "Хотя пламя все еще требовало новых жертв, население впало в нищету и были введены ограничения стоимости расследований и доходов инквизиторов, и, неожиданно, как будто их боевой пыл вдруг иссяк, жажда преследований сошла на нет".